Мятный бред

Они все пишут про секс, Господи.
А у тебя для них кривая усмешка и взгляд отсутствующий.
У тебя по списку еще 8 терактов до конца недели
И 7 терракотовых слоников –
Каждой сопливой малышке
Положить под подушку
И глупый мальчик, мнущийся на карнизе,
И забившаяся в угол женщина,
Которая не в себе третьи сутки уже,
Уже неживым полушепотом скулит
«Он задевал выключатель вот так»
Неисповедимы пути твои, Господи
Никогда же не знаешь, где ёбнешься
Посреди двора неуклюже растянешься
или с четвертого, вдоль ступенек-считалочкой…
наа-а-а-взничь…
Или навзничь, искрясь, под чьим-то умелым ртом…
А они всё пишут про секс, Господи…
Нет, это они не любят так…
Это они - так - хотят, чтобы их любили…
Так ты им дай, Господи, чего просят
И не нужно тогда уже будет этих твоих
Игрушечных разрушений...
Выжми из портянок своих пару слез,
Подними руку и скажи: "А ебись оно все конём"
И закрой эту дверь...
И не стучись сюда больше...
Все равно не выйдет...
...никто

маленькому "п"

...У тебя такой голос, что мне кажется, будто ты похож на всех маленьких Сванте Свантесонов… с шарфом, обмотанным вокруг тонкой шеи… с воспаленными миндалинами и подозрением на скарлатину… с цветными фантиками в карманах смешной пижамы на-вырост…
 
...и я чувствую себя Карлсоном… я нажимаю на кнопку и отправляюсь за монетками в пять эре… потому что шарф колется, потому что молоко кончилось, потому что ты – маленький…

У тебя такой голос, который вшептывают в сонную, смятую подушку… выдувают в мыльный пузырь… выпивают натощак, как сырое яйцо… чтобы крик проходил мягче...

У тебя такой голос, что мне хочется заклеить окна… малярным скотчем… крест-накрест… и занавесить марлей… и накрыть тебя проштампованной простыней… и любому, и каждому: «нет, я не могу вас пустить, даже на пять минут… нет, ему не лучше»…

…и по капле вливать в тебя жизнь… и ночами, под тусклой лампой, упрямо вырисовывать цепочки реакций нейтрализации и замещения… и искать недостающий… не дающийся элемент… чтобы вылечить тебя… из твоей головы…

 

без начала и конца... обрывочное...

Танечке...

- У меня вены болят, будто я их вскрыла…
- Потрепи, девочка, потерпи… не переходи на «ты», до «я» не добирайся вовсе. Осенью – твоя правда, весна - на роздых, зимой – тихо стариться, по пустой подушке рядом руками шарить…

Я тебе нагадаю с десяток бурь… в граненом бабушкином стакане… Посмотрись в него… никакая дурь не вставит так, как вставляет память… Отражай жизнь, пропускай сквозь пальцы песок, воду, имена, лица… Если отрезать палец с кольцом – наверняка перестанет сниться… Вздрагивай боязно, болезно, криви рот, выуживай из зрачков концентрат соли… только не помни, не падай, не жди - ни до, ни после… не стоит…
К виску – губами, пальцами – по ключицам… будем лечиться…
Будем изучать мир, приставленный к приставке «без», пристреленный к невыносимо-пресной платформе… вылечимся – оформим… справку «прошла курс управления болью»…
Будем любить ежедневный стресс, молоко, яблоки, звезды, less… как они есть – «без»… улыбки выстуживать, маскировать морщины, ускорять шаг перед витриной с колясками, рисовать кляксами, уговаривать потерпеть зеркало...

 

Весна... сплошная прозрачность... все вверх дном... время отражений...
Отражаюсь в лужах вверх ногами вместе с деревом - вниз макушкой, вместе с домом, приклеенным к небу фундаментом...
И все вокруг отражается, множится, мелькает в бесконечных витринах луж...
Ловлю отражения зрачками, отражаю в радужке весну, отражаюсь в чьих-то весенних радужках...

Не умею я любить весну. Она сводит меня с ума, падает сосульками на голову, капелью за шиворот, топит в лужах, вымывает ручьями...
Весной все выползает наружу, все, что летом терялось, осенью теплилось, зимой терпелось... все выползает, и видится каким-то неприкаянным, помятым, блеклым, размытым, выщербленным...

И острая жалость затапливает все внутри... и нечем пожалеть... и прозрачная тоска, как холодное стекло, как железная дверь в когда-то знакомый подъезд – и не попасть теперь...
И какие-то все бледненькие, астеничные, тусклые, и только глаза горят – предощущением чего-то и беспричинностью маяты...

Говорила бабушка: «не трогай весенней воды – горькая вода: оплакивала осень проступающую седину, стылыми ночами тосковала зима о вечной холодности и пустой постели... тает прошлое – отпусти...»
Не послушалась – зачерпнула пригоршню...

У меня к тебе наклон уст
К роднику...

У меня к тебе много слов сейчас… и немного сердитых слез… и несколько ресничных взмахов… и доля упрямства и вскинутый подбородок и складка на переносице… и лоб-в-руки…
Меня к тебе много… но я продолжаю молчать… глупо-безрассудно-упрямо… и даже отзвукам запрещено проступать в междустрочиях…
Дежурные фразы… это проще, когда под рукой есть два десятка смайликов…
И я продолжаю молчать… а когда решусь заговорить – будет уже совершенно-неуместно-невозможно-поздно…
И все это знакомо до вязкого звона…
И я изменю себе – истончусь до самых неразличимых косточек, добавлю в волосы искусственного солнца или безрассудной рыжины, сменю цвет глаз на скучно-синий или вычурно-зеленый… и стану совсем не я… не мной… не существую…
Все это проще, чем однажды открыть рот… Потому что, это такая игра между нами и в-нас... если я произнесу «а», в ответ неизбежно прозвучит «я» в невыносимой связке с частицей «не» - не-не-не-не-не – как линия отреза…
Иногда, впрочем, я думаю, что все вот это было однажды выдумано, выужено из полузакрытых глаз твоих в секунду нерешительности, сомнений, страха ли споткнуться… вынуто и спрятано под сердцем с пометкой «NB: все равно падать»…

Я потом, завтра, ну, когда-нибудь, поставлю этот самый апостроф мягкости… поставлю, правда… Буду такой ужасно мягкой, как комочки хлопка под пальцами… буду вязать тебе свитер из выпаренной шерсти или крошечные носочки – ему или ей, ну, то есть, кому-то третьему, который получится из нас двоих… Как получится? Ну, как-нибудь… у других же выходит… не знаю, как… но, думаю, ничего сложного…
Только мы тогда уже должны быть совершенно цельными… чтобы не растворяться друг в друге, а так – переливаться, неспешно и необратимо… такая хитрая инженерная конструкция… не подкопаешься… И потом, вода успокаивает.
Слушай, ты, кажется, опять воду не до конца спустил… что? Нарочно? Ах, спицы… ну, да, спицы острые… это хорошо, что ты не до конца… эта чертова седьмая внахлест никак не выходит… понимаешь, да… из себя выводит просто…
А помнишь девочку? Ну, такую – джинсики в облипочку, веснушки, ключицы острые? Ты на нее так смотрел – я натурально уже кольцо снимать начала… И думать, каким кактусам тебя оставить… а какие с собой забирать…
Не напомнишь, почему мы все еще вместе?

(с)

Я не знаю, что такое любить осень... Ну, правда. Ну, как ее можно любить?
Любят мороженое, там, мыльные пузыри или целоваться-по-утрам...

Осень – качество пространства… со своими метками-приметами...
...теплый вязаный шарф, бесконечно-длинный, глинтвейн с гвоздичинками в озябших руках, листья из-под колес, эти невыносимо-круглые желтые фонари, теплый плед и две головы на одной подушке – без этого осенью никак…
И люди делятся на две части – на тех, кто излучает летнее тепло, и тех – кто приходит греться… И потом, вместе, они начинают его запасать – на зиму, замкнув эту двоичную систему...
И пахнет корицей, фетровыми шляпами, сонной нежностью, почти прозрачными листьями… шалью и шалостью...
И все как-то терпимее, жмутся друг к дружке… и после-летние чертики в глазах...
И еще можно носить эти заниженные джинсы в-облипочку, такие, которые едва закрывают ямочки после-спины… но нос уже прятать в шарф нужно… нос уже замерзает...
...Согревать улыбки над каждой чашечкой кофе... А ночью – писать сказки… такие, очень теплые… чтобы потом, когда зима, доставать их из памяти, очень бережно, указательным стирать пыль… стоять минуту-другую, улыбаясь в-никуда и в-память...
...а после раскрывать на абсолютно любой странице и растворяться… и тогда внутри зажигается такой специальный фонарик, согревающий...
...и, если идти по зимней улице, и дышать как рыба, выхватывая остатки кислорода из темноты, иногда можно увидеть такое окно - среди многих других… где человек-фонарик листает свою «книгу»... и внутри теплеет...